МАРИЯ ЯРУЛЛИНА: «САМОЕ ГЛАВНОЕ – МИРНОЕ НЕБО НАД ГОЛОВОЙ» 

Время прочтения
меньше чем
1 минута
Прочитали

МАРИЯ ЯРУЛЛИНА: «САМОЕ ГЛАВНОЕ – МИРНОЕ НЕБО НАД ГОЛОВОЙ» 

Великая Отечественная война закончилась без малого 75 лет назад, но страшные воспоминания о ней живы и по сей день. Жительница поселка Оболенск Мария Яруллина до сих пор помнит горечь слез от потерь близких и чувство радости за полученную краюшку хлеба. О том, какая была война, рассказ Марии Насибульевны. 

Я родилась в конце 1932-го в селе Татурайкино Малокандалинского района Ульяновской области. Но через несколько лет мои родители уехали на Украину, а именно в город Сталино, теперь это Донецк (город носил такое название с 1929 по 1961 гг. – прим. автора). Здесь мама и папа работали на шахтах. 11 июня 1941-го года мама родила брата, а через несколько дней началась война. Нашего отца забрали на фронт прямо с шахты, мы даже не успели с ним попрощаться. Помню, что тогда стали взрывать шахты, чтобы ничего немцам не досталось.

+++
Бои на улицах Сталино (Донецка).

 

Город оккупировали через несколько месяцев (21 октября 1941 года немецкие войска вошли в город ― прим. автора), нас сразу же стали выгонять из квартир. Мне тогда было без малого девять лет, а нас было четверо детей: старшая сестра, я, брат и новорожденный. Мама сопротивлялась, не хотела уходить из дома, и потому один полицай ее хотел расстрелять. Я на всю жизнь запомнила его фамилию ― Финогентов. Но после он передумал, расстрел заменил работами. Она таскала воду из колонки, которая находилась в трех километрах отсюда. Это было очень тяжело. Сначала мы жили на летней кухне, потом в шахтах, огороженных колючей проволокой. Всегда стояла сырость, там-то мама и заболела.

Зима была очень холодной, даже немцы ходили все завязанные-перевязанные. Почему мы не обморозились? Мы-то более привычные. А ночью ложились друг к другу и грелись Наш сосед сделал для братика коляску, чтобы мы могли его возить на работы. Староста повязывал на руки белую тряпку со штампом, в том числе и на детей, и выгонял на работы в шахты. Если же вдруг приходила весть о ближайшем наступлении наших войск, то фашисты сгоняли людей, заставляя их рыть яму. А после поступала команда ― расстрелять. Но сами они не стреляли, заставляли это делать предателей. Я никогда не забуду, как нас выстроили в очередь: украинцы, татары, русские, евреи ― мы все стояли плечом к плечу. Рядом со мной был наш сосед ― Бабенко. В него выстрелили, он упал на землю и, умирая, произнес: «Мы все равно победим». Это был 1942-й год. Тогда я сказала: «Если выживу, то после войны обязательно зайду в мечеть и прочитаю благодарственную молитву». Спустя годы свое обещание я выполнила.

+++
Даже минуты затишья в Донецке были зловещими.

 

Линия фронта от нас проходила в 11-ти километрах, потому мы часто попадали под бомбежки. Прекращали стрельбу только во время посадки и во время сбора урожая. Всегда очень хотелось кушать. «Папа, приезжай скорей, мне мама хлеба не дает», ― иногда я, в мыслях обращаясь к отцу, жаловалась. Колоски собираешь, а тут или бомбят, или немцы рядом. Похлебку нельзя было делать ― варить запрещали. Поэтому положишь в воду зерна и ждешь, пока они разбухнут. Чтобы утолить голод, мы искали конский щавель, лебеду. Ели и желуди, но от них, правда, потом было очень плохо. Однако всему этому мы очень радовались. Голод был такой страшный, что люди друг друга готовы были съесть.

А нас продолжали гнать от одной шахты к другой. Но выстояли. Наконец пришли наши. Это произошло ночью. Мы находились на территории Ремовского поселкового совета Снежнянского района. Встали утром. Тишина. Нам уже после рассказали, что немцы отступили. Нет их в карауле (по четыре человека стояли в смену), нет их и сверху, над шахтами. Оказалось, что фашисты все бросили. Смотрим, подъезжает к нашим воротам машина, крытая брезентом. Выходит военный, а мы заперты на замок. Он замок разбил и говорит: «Выходите! Идите, куда хотите!». Но мы стояли как вкопанные. Думали, что немцы устраивают провокацию. К этому времени подъехал еще один автомобиль. Вышли солдаты в советской форме, показали нам всем свои документы, и мы убедились, что это наши, что нас освободили. До дома мы шли полтора месяца.

Передать невозможно, как было тяжело. Видим желудь ― и это для нас настоящая радость. Это была осень 1943-го года. 

Собирали всех женщин и детей, чтобы хоронить солдат. Мы не смотрели, кто он по национальности. Мы просто копали могилы, засыпали землей, искали воронки, чтобы было легче хоронить. А еще мы обрезали полы шинелей и шили бурки. Из шинели делали и нитки. После открыли школу. Это была изба-пятистенка, а вот крыши у нее вовсе не было. Не было и света (лучинку найдем, зажигаем), писали на газете, но к урокам готовиться физически не могли ― работали на полях. И вот 9 мая 1945 года учитель объявил: «Война окончена». А тут кто-то крикнул, что недалеко приземлился самолет, и мы все побежали посмотреть на летчика. Идем мы такие оборванные, босоногие и при этом очень счастливые. Да, у нас не было детства. Какое оно? Помню, с братом или кукурузу сажаем в колхозе, или картошку собираем. Наберем 90 ведер, так дадут одно ведро нам. Картошка мелкая-мелкая, чуть ли не с горох, но мы радуемся.

 

Тяжело было и после войны. Ввели талонную систему. От еды люди отвыкли. «Машенька, много не кушай, а то умрешь. И лошади много не давай», ― говорили мне. Хлеб пекли с соей, да и давали его всего по 200 граммов. Ничего нет, домов нет. Нужно все восстанавливать. В 1947-м году от болезни умерла мама, нас взяла на воспитание тетя Оля. Потом талонную систему сменила карточная. Я продолжала работать. Мне дали лошадь с одним глазом. У нас тогда весь труд был ручным. Помню, говорит мне тетя Пелагея, с которой я работала: «Маша, давай скорее солому собери, а то я не успеваю». А я сяду и от усталости плачу.

Тут тетя Пелагея, видно, чтобы меня подбодрить и говорит: «Не плачь. Такие, как ты, сейчас спят, а ты уже работаешь». Знаете, я больше всего на свете боюсь войны, и мне как о ней скажут, так сразу становится больно, словно в мое тело вонзаются тысячи иголок. Да, все и не расскажешь. Я всегда ждала отца, очень скучала по нему, плакала. Один раз он мне приснился. Одежда на нем белая-белая, вдалеке яркий свет, тут-то он мне и говорит: «Ты плачешь ― и я по колено в воде». Похоронку мы так и не получили, поэтому я даже не знаю, когда и где он погиб.

На какой-то период меня взяли ученицей в хлебный магазин. Я должна была следить, чтобы грузчики с хлебозавода при погрузке не крали хлеб. За это мне давали полбуханки и разрешали собирать крошки, из которых мы делали болтушку.

В 1953-м году в гости к моей тетке приехал из армии ее знакомый, тоже из татар. Старше меня он был на восемь лет. Познакомились. Поженились очень скоро. В совхозе за работу расплачивались яйцами, картошкой. Но во время беременности мне всегда хотелось молока и хлеба – отголоски войны. Мое здоровье было явно подорвано, в итоге первого ребенка я потеряла. Только уже спустя время нам стали выдавать деньги, и мы могли покупать необходимые продукты. Страшно все вспоминать…

Из Донецка мы уехали давно. Как мы очутились здесь? После окончания Казанского института моего сына направили в Нижнекамск. Оттуда он приехал на военную службу в Оболенск. Командир предложил ему остаться на сверхурочку, да и нас пообещал не оставить без заботы и внимания. Так мы переехали и живем здесь уже очень много лет.

Меня иногда спрашивают: «Мария Насибульевна, что в жизни главнее всего?». А я отвечаю: «Самое главное ― мирное небо над головой». Кто прошел войну, тот это понимает.

+++
Жители освобожденного города Сталино (Донецка) читают "Окна ТАСС". Сентябрь 1943 года.