Я серпуховичка. Когда наступила война, мне было одиннадцать лет. Я до сих пор помню, как наш город в один момент померк, в буквальном смысле этого слова: на улицах пропало освещение, магазины работали только утром или вечером, все окна в домах были в «крестах», а свет включать нам не разрешалось, чтобы не подавать сигналы врагу. А фашисты тем временем со стороны Дракино устраивали такие бомбежки, что мы все приходили в ужас! Мы тогда жили на углу Маловысоцкого переулка и 2-й Московской улицы, рядом с нами находился великолепный храм Жен Мироносиц. И вот в очередной раз атаки одна бомба влетела в церковь. Удар был настолько мощным, просто страшно вспоминать, но разрушился только край — настолько храм был прочным, что одним ударом его никак не могли разбить. Знаете, церковь бомбили регулярно, так что ее половина еще долго-долго оставалась после войны. Сейчас, когда я бываю в том районе, у меня просто душа разрывается, что от такого богатства остался лишь один заброшенный пустырь.

Отца забрали в первые же дни войны. Я не помню, как мы его провожали, тогда это все происходило ночью, а мы, дети, спали. У мамы с папой я была одна, но у нас воспитывались сироты, дети маминой родной сестры, которая в 1932-м году попала около окского моста под поезд. Сергея Михайловича, так звали отца моей двоюродной сестры и брата, арестовали, так как он имел свою кондитерскую лавку на площади Ленина. Сначала у них конфисковали все имущество, а потом их отца отправили на Колыму, где он и умер. Чтобы сироты не попали в детдом, мама забрала детей к себе. В итоге из двух семей у нас получилась одна. Так и жили…

Детство… а было ли оно у нас? Мы ходили в школу голодные, полурваные, у нас ничего не было. Осенью и зимой в классах было жутко холодно. Я училась в школе № 5, она тогда находилась на 2-й Московской, между Маловысоцким и Чеховским переулками. Как-то раз наш классный руководитель говорит: «Вы уже взрослые, нужна ваша помощь. В больнице Семашко разместился госпиталь, там нужны руки». И вот сразу же после уроков мы, бросая портфели, бежали помогать раненым. Мне досталась палата, в которой лежали 12 человек, поэтому кровати стояли друг к дружке впритык. Раненые … это были совсем молодые, красивые, но такие беспомощные. Помогали, как могли: умывали, бинты перевязывали, писали письма. А тут пришло и нам письмо, что отец мой, Сергей Михайлович Попов, погиб под Ржевом. Так я наполовину осиротела.

Всегда очень хотелось есть… мы были голодные донельзя. Чтобы как-то выжить, мама была вынуждена выменивать на еду бабушкины серебряные ложки. Дело в том, что до революции бабушка жила в Москве на Ордынке — прислуживала у зажиточных господ Головских. И вот, когда грянула революция, эта дворянская семья стала в спешном порядке собираться в эмиграцию. Перед тем, как распустить всю свою прислугу, они устроили в знак благодарности за службу прощальный вечер. Тогда-то бабушке и подарили те самые серебряные ложки. Правда, нам разрешалось ими пользоваться только по великим праздникам: на Пасху и на Рождество, а так они всегда были припрятаны в сундучке. 

Когда же началась война, мы променяли на еду все, что только было можно. Больше в нашей семье ничего не оставалось, разве что только по две простыни: на себя и под себя, одежда же передавалась из рук в руки. И вот остались одни серебряные ложки. Тогда мама, чтобы мы не умерли с голода, брала их и уезжала в Тульскую область, по деревням. Помню, как-то раз она приехала со страшной обидой. Дело в том, что в глубинке тогда пользовались исключительно деревянными ложками, и потому селяне категорически отказывались идти на обмен: «Зачем они нам нужны?», — говорили они. Тогда мама стала их всячески убеждать, что эти серебряные приборы очень ценные, что они будут полезны в хозяйстве. В итоге она с огромным трудом выменяла одну ложку на пол-литра молока. 

Мы немножечко ожили в начале 1944 года, когда нам привезли соль. Дело в том, что моя тетка из Москвы попросила своего соседа по коммунальной квартире, который работал шофером и развозил соль, как-нибудь заехать к нам. «Ну, ты же так и так проезжаешь мимо Серпухова, поэтому привез бы им хотя бы кусочек соли», — сказала ему тетя Ирина. Тот попросил адрес. И вот как-то поздним вечером в нашу дверь раздался стук. Смотрим: на пороге стоит незнакомый мужчина и говорит: «Я вам соль привез». Это был небольшой мешочек, но что это значило! Это было настоящее сокровище! Бабушка всякий раз брала на базар маленькую стопочку соли и меняла ее то на хлеб, то на кусочек сахара. И нам этой соли хватило до окончания войны и даже после. А вот ложек не осталось. Самое главное, что остались живы. 

Когда пришла Победа, вы знаете, наступило какое-то просветление, воодушевление. Мы все, мальчишки и девчонки, наши мамы и бабушки, узнав об этой радостной вести, бросились на площадь Ленина. Столько было радости, просто непередаваемо! Площадь была вся переполнена. Мы все голодные, оборванные, но такие счастливые! 

Но и после войны было очень сложно жить. Я тогда пошла учиться в инженерно-экономический институт. Нас в комнате общежития было трое и на троих было три платьишка, больше ничего. Мы их постираем, проутюжим, а после идем в них то на учебу, то гулять. При этом нам так хотелось быть красивыми! Помню, в то время появилось китайское трикотажное белье, при этом наша стипендия была маленькая, 30 рублей, а белье стоило все 16 рублей. И вот, купим мы его, возьмем у коменданта швейную машинку и принимаемся за дело: одна кроила, другая стачивала, третья шила. Мне доставалась сметка. И что вы думаете? Мы ходили такие нарядные, такие счастливые — словами не передать! 

И все же голод отразился на наших судьбах … Впервые я смогла досыта наесться, когда получила первую зарплату. Я накупила всего-всего, особенно кондитерских изделий, и в тот момент я почувствовала себя счастливой, ну просто прелесть. Началась моя трудовая деятельность, работала я в системе газового хозяйства. Вся жизнь начиналась с нуля, приходилось на всем экономить. Чтобы что-то приобрести в дом, даже самое необходимое, я не вылезала из командировок. Потом наступила одна денежная реформа, за ней другая — всем обязательно нужно было приобретать облигации, деньги от которых шли на восстановление народного хозяйства. Одна пятилетка сменяла другую, один займ сменял другой. Но мы подписывались: были же комсомольцами, потому не могли оставаться в стороне. 

Вы спросите, как сложилась судьба моих двоюродных брата и сестры? Очень трагично. Мальчик попал под машину на 2-й Московской, практически в самом начале войны, а Валентина пропала во время бомбежки. Мы тогда все бежали из города, и вот прямо на шоссе она пропала. До сих пор не понятно, что с ней произошло. Мы до последнего считали, что она просто с кем-то ушла, во всяком случае очень хотели верить в это. Война — это очень страшно. И все же, несмотря на слезы и горе, трудности и разочарования, тогда, в те годы люди все были доброжелательные, никакой озлобленности, все очень уважительно относились друг к другу. Почему? Потому что мы жили общиной, на одной общей кухне, жили одинаково, бедно. Поэтому никакой зависти, никакой злобы, никакой ненависти. Я совсем не понимаю, почему сегодня люди так ожесточились, стали такими недоверчивыми, завистливыми, разобщенными … И все же, если подводить итог всей моей жизни, то я скажу, что моя судьба счастливая. Да, были и потери, и слезы. Но все приходит и уходит.