"Утро. Оно выдалось на редкость туманным, мрачным и ­каким-то ужасно неуютным, хотя все предшествующие дни были прекрасными. Мы проснулись очень рано от крика людей и животных. Я выбежал на улицу, где толпились взрослые и дети. На крышах соседних домов увидел своих друзей, которые кричали во весь голос: «Швабы идут!». Швабами у нас называли немцев. Как оказалось, гитлеровцы перешли румынскую границу и вступили на территорию нашего села, которое находилось от нее на расстоянии около трех километров.

Я, конечно же, последовал примеру друзей и забрался на крышу своего дома. Туман постепенно рассеялся, и моему взгляду открылась следующая картина: немецкие солдаты идут цепью вплотную друг к другу, вооруженные до зубов, с карабинами и автоматами наперевес, а за ними двигаются тыловые подразделения. Глядя на надвигающиеся серые цепи, мне стало страшно. Что это был за страх, я пойму значительно позже, когда немцы начнут наводить свои порядки. Официально вой­на Германии против Югославии началась 6 апреля 1941 года. До нападения гитлеровских вой­ск на СССР оставалось чуть больше месяца, а точнее 38 дней.

Регулярные немецкие вой­ска прошли через наше село и последовали далее. С этого момента мы считались оккупированными. В дальнейшем власть над нами стали осуществлять местные немцы, коренное немецкое население, которое проживало в районном центре Велики Гай. Надо сказать, что до вой­ны мы с ними жили мирно. Это были зажиточные люди, гораздо богаче нас, они скупали у наших селян свиней и другую живность. Но все изменилось.

Основную неприятность нашему населению доставляли молодые немцы из организации Гитлерюгенд. Эти ребята, одетые в форму эсэсовцев, старались во всем подражать тем и вели себя подобным образом: каждую неделю в деревне устраивали учения, во время которых все жители должны были сидеть по домам. Особые неудобства возникали, естественно, во время уборки урожая. Наши старики пытались жаловаться их родителям, но те отвечали, что не властны над своими детьми.

В один из таких дней мой отец решил набрать воды из колодца и вышел на двор. Только он достал ведро из колодца, как к нему подбегает один из немецких молодчиков и наносит пощечину. Удар был настолько сильным, что папа упал на землю, во время падения с его головы упала кепка. Сидит он на родной земле с непокрытой седой головой, а над ним издевается этот немецкий сопляк.

Всю эту картину мы, дети, наблюдаем из окна дома. Я порываюсь выскочить из комнаты на помощь отцу, но меня крепко держит мать и сестры. Этот позор я потом запомню на всю жизнь, а пока мать рассказывает отцу о моем намерении. Он смотрит на меня и говорит: «За время Австро-­Венгерской войны я хорошо изучил их нравы, а любое мое сопротивление могло нам всем навредить». После этих слов отец обнимает меня и убеждает в том, что еще придет время, когда можно будет постоять за нас и за себя. «Но, надеюсь, что ты никогда не поступишь, как эти подонки!» — подытожил тогда он.

Случай у колодца стал известен многим в селе, в том числе и отцу того молодчика, который оскорбил моего родителя. Этот немец содержал мясной магазин, и наши крестьяне реализовывали у него свинину. И вот при очередной встрече с моим папой он извинился перед ним за проступок сына, сказав, что теперь их детьми руководят другие люди. На этом инцидент был исчерпан, и  о нем забыли.

С табаком у нас было плохо, поэтому нашим старикам было нечего курить. Тогда мы с ребятами решили делать набеги на румынские табачные плантации. Надо сказать, что о пограничниках мы знали все: порядок их смены, за какое время они проходят весь маршрут, как себя ведут одни, как ведут себя другие, изучили участки границы, с которых можно при соблюдении определенных правил маскировки проползти через пограничную полосу. Для нас, мальчишек,  это не представляло особых трудностей. За табаком ходили, как правило, втроем. Через пограничную полосу проползали все трое, а потом тот, который полз последним, отползал обратно задним ходом и устранял следы. После этого он прятался в траве до нашего возвращения и в случае непредвиденных обстоятельств подавал сигнал тревоги.

Перейдя границу, мы проникали вглубь табачной плантации. Ползая между рядами табака, отрывали только нижние листья. Наполнив мешки, возвращались обратно. Приблизившись на определенное расстояние, мы по сигналу оставленного на посту товарища переползали на нашу территорию. Все это время в течение двух-трех часов передвигались по-пластунски, а вставали во весь рост только тогда, когда отползали от границы на расстояние около километра. Что уж говорить, за эти вылазки нам здорово попадало от наших родителей. Особенно моим поведением возмущалась мама. Отец тоже ругал меня, но только для виду.

На чердаке папа развешивал свежие листья табака для сушки. Здесь же коптилось и мясо, поэтому мама была крайне недовольна этим табачным ароматом. Мне лично этот пьянящий запах безумно нравился, да и у отца теперь не было проблем с махоркой, а окружающие выказывали ему уважение. Теперь около нашего дома можно часто было видеть группу стариков, а я в тайне испытывал гордость за папу, ведь некоторые из курильщиков раньше не ­очень-то хорошо относились к нашей семье, потому что мы были значительно беднее их.

Я часто подсаживался к курильщикам и слушал их разговоры. В основном велись политические дебаты, обсуждались проблемы на фронтах. Т­ут-то я впервые и услышал о том, кто может противостоять немецкой армии. Одни утверждали, что это только русские. Другие не соглашались и приводили примеры по оккупации Европы, описывая многочисленные успехи. Тему о русской мощи и их силе отстаивали в основном те старики, которые являясь сербскими добровольцами, в первой мировой вой­не воевали на стороне русских против Австро-­Венгров и немцев. В это число входил и мой отец.

Вопрос о том, кто может одолеть немецкую машину, волновал наших стариков не на шутку. Иногда они оживленно обсуждали вести с фронтов и пытались анализировать боевые операции. В селе не было ни газет, ни радио, а были только немецкие листовки, которые фашисты вывешивали на стенах здания школы. Сравнивая услышанное от стариков со сведениями из тех самых листовок, мне, 13-летнему мальчишке, конечно же, хотелось понять, откуда у наших селян имеется информация о боевых действиях. Это уже позже я узнал, что у нас были люди, связанные с подпольем, а потом я и сам стал причастен к их работе, которую они проводили.

Г­де-то начиная с 1943 года мы стали наблюдать изменения в поведении немцев по отношению к нашим жителям. Явно исчез у них прежний энтузиазм, прекратились учения у членов организации Гитлерюгенд, многие из них были мобилизованы в действующую армию. С села сняли охрану, а всякие приказы и инструкции стали приходить все реже, да и тон в них стал значительно мягче. Некоторые немцы начали делиться с нашими стариками некоторыми новостями. Так, например, мы узнали, что Красная армия ведет успешные бои на румынском фронте.

Время шло, а у нас освободителей все нет. Вдруг в одно прекрасное летнее утро в нашу деревню из Румынии прилетел один советский воин. Он летел по улицам села в двуколке, запряженной двумя вороными красавцами. Конечно, сразу же за ним неслась ватага мальчишек, к которым присоединился и я, ибо такое мероприятие не могло пройти без моего участия. Объездив все улицы села, он остановился в центре около здания школы. Через некоторое время тут собрались почти все жители села, и начался импровизированный митинг.

Вроде никто не знает русский язык, а людям все понятно: они, ­наконец-то, реально видят освободителя, о котором так долго мечтали. Его звали Иван. Насколько это было возможно, он пытался всех успокоить, но многие женщины все равно плакали и приставали к нему с вопросами: не видел ли он их сыновей и когда вернутся их дети, попавшие в плен. Каждый житель нашей деревни хотел пригласить советского воина к себе в дом! Меня же лично покоряла его открытая улыбка, его желание вселить в нас надежду, укрепить веру в мирное будущее. При этом мучил один и тот же вопрос: «Почему Иван один, где же все остальные?».

Иван пробыл в нашем селе около недели, то пропадая день-два, то опять появляясь. А потом он исчез, и все снова начали гадать, что будет дальше.

Мы с еще большим нетерпением стали ждать Красную армию. И вот через некоторое время приходит весть: «В Велики Гай пришла Црвена армия». Црвена, то есть красная… Эта радостная новость быстро облетела все село, которое уже готовилось к долгожданной встрече. Действительно, в район прибыл кавалерийский эскадрон из Румынии. Все жители села двинулись к районному центру. У многих из них на груди была пришита пятиконечная звезда из красной материи, а в руках они держали бутылку с ракией (сербская водка) из сливовицы. «Живео Сталин! Живео Тито!» — кричали то тут, то там.

Кто такой Тито, я хорошо знал, потому что немцы вывешивали листовки с его портретом, выставляя бандитом и врагом нашего народа. А вот кто такой Сталин, очевидно, многие знали, но только не я. Обратился к одному старику с вопросом: «А кто он, Сталин?» «Это русский вождь», — популярно объяснил мне он. Под вечер площадь в райцентре Велики Гай была полна народу. Все смешалось: солдаты, старики, женщины, кони и дети. Одни кричали, другие пели, третьи произносили тосты в честь русской армии. К­то-то из наших стариков дал команду нам, пацанам, поменять лошадей. Мы с охотой взялись за эту работу. Лошади у наших освободителей были худые, грязные и голодные, а те, которых мы вывели из немецких конюшен, сытые и свежие. Кстати, к этому моменту многие дома немцев опустели: они сбежали вместе с отступающими немецкими частями. Так что операция по замене лошадей прошла безболезненно.

Через некоторое время на площади остались только старики, которые пили ракию и вспоминали свои ратные подвиги. Мы же, которым доверили охрану имущества красноармейцев, выполняли свои обязанности с особой ответственностью. Несколько советских воинов охраняли повозки с наиболее ценным имуществом. Но, знаете, что я заметил? С площади бойцы Красной армии уходили, как правило, в обнимку с нашими бабами и возвращались в свое расположение рано утром. Говорят, что в селе потом родилось несколько Иванов.

Вторая мировая вой­на все еще шла, в 1944 году в 15‑летним возрасте попал в партизанский отряд. Но юный Джуро, то есть я, только и мечтал стать солдатом армии Тито. Однако до осуществления мечты нужно было пройти много испытаний. Дело в том, что в это время действовал указ Тито о приеме в армию только по достижении 18 лет. Тем более, чтобы стать офицером, необходимо было иметь соответствующее образование. И вот при штабах армий стали организовываться молодежные батальоны, которые пополнялись молодыми партизанами. Среди них оказался и я. В молодежном батальоне при штабе 1‑й армии в городе Ниш закончил три класса гимназии по ускоренной программе.

С багажом знаний из восьми классов (пять начальных и три класса гимназии) в 1946 году стал курсантом ЛАТУ (Ленинградского артиллерийского технического училища). А ведь еще несколько лет назад, когда вместе с друзьями пас на приграничной полосе с Румынией наших коров, я даже не мог об этом подумать. Мы веселились,  радовались жизни и наблюдали за румынскими пограничниками, которые регулярно проходили от одной вышки к другой. Вся наша жизнь перевернулась 6 апреля 1941 года, когда Германия напала на Югославию».