Попадая в маленькую смежную двушку двухэтажки на улице Центральная, кажется, что остановилось время, а на дворе 1999 год. Мы, поколение, рожденное в конце семидесятых годов, уж очень хорошо помним ту пору, когда наших одноклассников и ребят из соседнего двора отправляли в Чечню. В лихие девяностые и в начале нулевых камуфляжная форма стала не только повседневной одеждой, она стала второй кожей, намертво сросшейся с нами: Первая чеченская, бесконечные теракты и перестрелки в Дагестане, Вторая чеченская… Тогда наша жизнь превратилась в черное существование. Мы уже не ждали появления света: просто забыли о многообразии красок бытия.

Траур своим полотном накрыл и эту маленькую двухкомнатную квартиру, а сервант, заполненный книгами и посудой, одновременно стал и алтарем памяти: в центральной нише — фото Дмитрия Зенкова, его орден Мужества, письма. Надежда Григорьевна Зенкова, мать Димы, узнав о смерти сына, одномоментно поседела. Но даже спустя 24 года побелевшая от горя женщина ­где-то глубоко внутри себя греет надежду, что ее Димка жив, что попал в плен, выбрался, женился. И сколько боли в этом материнском монологе, и сколько жизни…

«Это было 2 сентября. Я работала тогда в Москве, в метро. Приезжаю на работу, а напарница меня тут же и спрашивает: «Надька, а у тебя Д­имка-то в Дагестане служит?» «В Дагестане. Ну, служит и служит, что с того?» — отвечаю ей. «По телевизору говорят, что там стреляют. Ты не видела? Еще указали телефон горячей линии. Поднимайся в милицейскую и звони». Я поднялась. Звоню. Как только ответили, говорю, что я ­такая-то, хочу узнать о судьбе своего сына Зенкова Дмитрия. Повисла минутная тишина. После спрашивают: «Вы из Серпухова? Вам что военкомат ничего не сообщил?» Тут уже задумалась я и спрашиваю: «А что он должен мне сообщить?» Опять тишина, потом последовал ответ: «Ваш сын погиб». Мгновенно погибла и я.

Сочинения так в школе не писал, как письма из армии. А как он описывал Дагестан! Последнее послание от него получили 13 августа, в день похорон моей мамы. Приезжаем с кладбища, а в почтовом ящике конверт. Читаем, радуемся, а наш Димка, оказывается, уже погиб как несколько часов назад. Он родился 21 января 1979 года, учился в средней школе № 6. Потом, после восьмого класса, перешел в кадетский класс школы № 1. Ох, а ботинки как начищал! Не пропускал ни одного занятия, штудировал историю.

 

Здравствуйте, мама, Андрей и Ольга! Пишу вам, чтобы вы там не ныли при слове «Дагестан». А то я недавно получил письмо от бабушки и был удивлен такой реакцией на мой новый адрес. Хотя она сама писала, что службу надо нести честно и достойно, как воевали наши деды. Да, почти все удивляются, как это можно променять спортроту на Дагестан. Ездил бы после каждых соревнований домой, долго спал и ел, а ­кто-то бы недосыпал и недоедал, умирал бы на солнце на тактической подготовке. А я что смог бы рассказать об армии, об одних соревнованиях и все?»

Из письма Дмитрия родным. 23 июня 1999 года.

Но учеба не заладилась — помешала любовь. У них в классе учились две девочки, одна из них в моего парня и влюбилась. И вот ни с того ни с сего у Димы вдруг посыпались одни пятерки по географии, а он этого предмета совершенно не знал. «Мам, ты понимаешь, мне ставят пятерки, а я на карте могу найти только одну Москву, да и то только потому, что там стоит большая красная звезда. Мам, ну нет справедливости!» А все дело оказалось в том, что мама у этой девчонки была учителем географии. И, представляете, мой бросает десятый кадетский класс прямо посреди учебного года! Я тогда ногу сломала, и мне, хромой, пришлось идти в ПТУ № 55. Там мне сказали, что готовы взять парня, но в подготовительную группу. Но какая подготовительная, когда ему уже скоро 18 лет исполнится? Взяли в ПТУ № 28, его он и закончил по специальности помощник мастера. А потом Диму забрали в армию.

Пишу вам из Железнодорожного. Доехали хорошо, всю дорогу спали. Приехав на место, прошли таможню, затем медкомиссию. Можно было попасть в Чехов служить, я не захотел. После обеда пошли в кино, досмотреть не дали, вызвали на сборы для распределения в роты. Со мной вместе в роте двое ребят из Серпухова. Затем пришел командир и зачитал списки в часть. Я попал в часть ВДВ. Познакомились с командиром, он нам рассказал про часть и что можно отказаться, но мне понравилось. Так что служить буду в ВДВ, в Новороссийске. Кто отказался и после меня пришедшие попали на Камчатку тоже в ВДВ».

Из первого письма Дмитрия домой.

Забрали сына с 29 на 30 ноября 1998 года. Его хотели оставить в спортроте: он же был мастером по кикбоксингу и до армии даже преподавал в ДК «Исток», собрав группу малышей. А еще оборудовал тренажерный зал в родной школе № 6, а именно в полузаброшенной мастерской учителя рисования, известного скульптора Анатолия Яковлевича Певзнера — автора бюста Олега Степанова, установленного в одноименном парке нашего города. Мой Димка собирал со всех подвалов непутевых ребят и проводил с ними занятия. Порой придешь, а в квартире ступить негде: сын привел своих друзей. Я не ругала: пусть уж у меня будут — душа спокойнее.

Заниматься спортом здесь можно, не переставая с утра до утра. Единственное, что не дает заниматься до упора, это нехватка витаминов. Нас пугали, что в этом полку плохо кормят, а оказалось, наоборот, нормально. Здесь еще что хорошо: свободно можно выходить из казармы, свой туалет с душем в роте и на территории полка есть магазин с дешевыми ценами. Мы тут уже как два дня, вернее ночи, пьем чай с булочками и сгущенкой. Самое здесь главное не тупить. Насчет дедовщины то же самое: главное — не тупить, а еще в нашу пользу играет то, что за последние две-три недели из 15 человек самовольно оставили часть девять. Если еще один залет в нашей роте будет, то разведроту расформируют полностью. Поэтому пока все у нас спокойно».

Из письма Дмитрия родным.

От спортроты отказался. Попал в разведроту, учебка у них была в Новороссийске. Моя мама ему говорила: «Дима, ты должен быть достоин деда!» Мой отец воевал в Великую Отечественную моряком, семь лет отслужил в морфлоте. Вот они у меня так вдвоем и стоят в серванте: дед и внук. Но Димка не посрамил — молодец он у меня! Тут ­как-то спросила его сослуживца: «Игорек, ты мне сейчас ­все-таки честно скажи, Димка мой в армии закурил?» А он мне: «Да что вы, Надежда Григорьевна! Представляете, он и меня даже отучил курить. Если приду с запахом сигарет, то заставлял меня драить полы». Ну да, покомандовать он любил…

Привет! Привет! Привет! Вот снова и я. Пишу вам письмо уже с нового места. Присяга прошла хорошо, и уже на следующий день нас перевели в боевые подразделения. Я попал в разведроту. Но никому не говорите, а то, если они напишут на конверте ­что-нибудь про разведку, мне придется это письмо съесть. Старослужащих у нас в роте восемь человек. Пока все нормально. Уже на следующий день мы уехали на стрельбище. Стреляли и с АКС, и с гранатомета, и с подствольника, также кидали гранаты (боевые). Все последующие выдвижения на стрельбище будут теперь бегом».

Из письма Дмитрия родным.

В Ростове-на-­Дону вообще было ­что-то страшное! Нас привезли и посадили в кресло перед огромным экраном. Прямо как в кинотеатре. Включили… Это просто страшно вспоминать… Показывают: ни головы, ни рук, ни ног — один живот. Тут мне говорят: «Вы узнаете своего сына?» Я сижу в этом кресле, а сказать ничего не могу. Потом выдавила: «Это все, что от моего сына осталось?» Тут судмедэксперт, стоящий все это время сзади, грозно прикрикнул: «Вы не того показываете! Видите, у него номер 1068».

… самое главное — я хоть искупался в море. Вернее, мы почти постоянно, когда есть свободное время, сначала занимаемся в спортуголке, а затем бежим в море. С утра вода — парное молоко, заходишь в воду — и что купался, что не купался. Вода правда легкая, соленая, горькая. Так что сбываются мечты идиота. Еще я здесь побывал в черешневом саду. Столько черешни я еще никогда в жизни не ел. Душу отвел на этой черешне, что стал бегать, как олень».

Из письма Дмитрия родным. 23 июня 1999 года.

Нашли Диму, показывают. Лежит среди гор… В профиль показали, в фас. Целый! Но в морг меня не пустили, ходил Андрей, отчим Димы. Он возвращается оттуда и говорит: «Надь, наш! Только черненький!» Ну, две недели в горах пролежать, а там солнце яркое… Страшно все было это. В августе исполнится 24 года, как его нет. Но я до сих пор не верю, что Димка погиб. Мне кажется, что он живой. Может, он в плену? Сейчас ему 44 года, семья должна быть. И не снится он мне, ни разу его не видела. Хотела писать в программу «Жди меня», но Олька, дочь, отговорила: «Мам, не тереби себя. Похоронили и похоронили». А кого похоронили? Гроб был закрытым.

Самая главная и радостная встреча в моей жизни в армии — это встреча нового призыва. Еще одного призыва дождаться и можно уж потихонечку домой собираться».

Из письма Дмитрия родным. 23 июня 1999 года.

Там, на этом Ослином Ухе, вся их рота полегла. Мне потом его сослуживцы даже чертеж нарисовали. Моему Диме осколок попал прямо в сердце. И представляете, погибли 13 августа, а только 21‑го удалось их снять — боевики не давали нашим ребятам подходить к телам, расстреливали каждого. А как мы их везли! Было три гроба: Кашин из Москвы, мой Димка и еще один мальчик с Тульской области, он ­только-­только принял присягу. Приехали с Ростова-на-­Дону в Москву, на Павелецкий вокзал, а там рядом же рынок. Двоих ребят забирают, а нас — никто. Прямо на платформе стоит цинковый гроб, мимо которого на тележках везут фрукты и овощи. Два часа так простояли.

Бои за Ослиное Ухо (Дагестан) развернулись между 7‑й гвардейской десантно-­штурмовой дивизией федеральных сил и ваххабитами в августе 1999 года.

9 августа боевики заняли высоту.

12 августа федеральные вой­ска обстреливают стратегическую высоту из «Градов» и наносят ракетные удары с вертолетов.

13 августа отряд десантников (63 человека из батальона 108‑го гвардейского парашютно-­десантного полка 7‑й гвардейской десантно-­штурмовой дивизии) под командованием майора Сергея Костина в пять часов начинает штурм высоты.

Привезли гроб в эту квартиру, а он не проходит. Решили поставить в военкомате: он тогда находился в старом здании, на улице Чехова. Приезжаем, а там вовсю идет ремонт, везде побелка. Говорю: «Вы хоть приберитесь». А мне отвечают: «У нас уборщиц нет». Нет ни лампочек, окна все замазаны. Знала бы я об этом, то лучше поставила бы гроб у дома на бельевой площадке, что рядом с сараишками. Всю ночь просидела рядом с Димой, задремала… Просыпаюсь от ­какого-то шума: уборщицы стали мыть окна. Оказывается, глава города Адушев должен был приехать. Хорошо, что хоть место нашли на Ивановском кладбище, прямо у стелы.

Постараюсь заработать здесь внеочередной отпуск. Потому что его здесь заработать легко: либо выиграть на спортивном празднике, либо поймать в патруле ­кого-нибудь, либо еще ­как-нибудь отличиться. Здесь еще что классно: у нас в роте есть магнитофон, фотоаппарат и, самое главное, спортзал, где можно заниматься, когда хочется. Так что ждите здоровым и красивым, скоро приеду. Время летит очень быстро, вот уже прошло два месяца, а такое ощущение, что приехал сюда вчера. Дима, ДМБ‑2000. Ждите! Жду вашу фотографию (где вы все вместе)».

Из письма Дмитрия родным. 28 января 1999 года.

Коля, сын Ларисы Селезневой, закончил Первую чеченскую, а мой вот открыл Вторую чеченскую. Встретились мы с ней в Доме ветеранов, что на улице Чехова, сидим, ждем, когда начнется мероприятие. Тут видим, что третий стул свободный, Лариса и говорит: «Слушай, а твой Димка не последний, значит, еще придет». И точно, следом привозят сына Раи Барышевой: Лёша вот-вот должен был демобилизоваться, но снайпер выстрелил ему прямо в голову. Алексей теперь рядом с моим лежит.

Поэтому я такая и беленькая — сразу же поседела. А чего краситься? Скажу честно: жить не хотела. И целовала его фотографию, и молилась о нем. Ольга попрятала от меня все, что было связано с сыном. Соседка говорит: «Отпусти ты его, зачем ты себя изживаешь?» Даже не знаю, что бы было со мной дальше, но тут я узнаю, что жду ребенка. И смотрите, Димка погиб 13 августа 1999 года, а Лизка у меня родилась через год, 19 августа 2000 года. Как в утешение послана. Теперь вот нянчу ее сыночка Тимофея. И опять как странно получается: 21 января родился Дима, а Тимошка 22 января. Т­ак-то я бабушка богатая: две дочери подарили мне четверых внуков. Жизнь продолжается…»

На стене в квартире Надежды Григорьевны висит большая картина, сделанная с общего семейного фото. С нее смотрят счастливые две дочери Надежды Григорьевны — Ольга и Лиза, зять, внуки. Это, пожалуй, единственный островок сегодняшнего бытия, некое символическое окно в реальный мир маленькой смежной двушки на Центральной, где остановилось время, где задержался навсегда 1999 год…