― В декабре 1946 года я вместе с другими ребятами был направлен на учебу в СССР. Группа из 20 человек, в которую я входил, была направлена в город Ленинград в артиллерийское училище. Здесь уже находилась группа наших ребят, приехавших еще в 1945-м году. В отличие от нас это были ребята с одним или двумя курсами института. 

В нашей группе я считался самым образованным, с восемью классами, из них три гимназических я окончил по ускоренной программе в молодежном батальоне при штабе армии. Дело в том, что сразу по окончании войны были организованы молодежные батальоны, в которых молодые партизаны должны были получить образование. Из этих ребят Тито планировал ковать офицерские кадры.

Отбор в вузы проводила специальная комиссия, в которую входили и советские офицеры. Когда дошла очередь до меня, то спросили, кем я хочу стать. Я гордо заявил , что хочу быть летчиком. Они, оценив мои физические данные, дали понять, что летчики уже набраны. Я ушел обиженным. В следующий же раз мне предложили учебу в Ленинграде, я даже подпрыгнул от радости, а председатель комиссии произнес: «Так ты же хотел стать летчиком?!» Я в ответ: «Так это же Ленинград — колыбель революции!» Дело в том, что я заочно был влюблен в этот город, у нас выходил журнал «Югославия-СССР», из которого я вырезал фотографии города и даже сделал свой альбом. 

Я ответил, что в СССР поеду, куда прикажут, и тут я дал маху. Мне объяснили, что у меня хороший багаж знаний, и поэтому я могу получить образование в ветеринарной академии. Но от услышанного чуть было не упал в обморок, посчитав такое предложение оскорблением. Тут я и пояснил, что имел в виду учиться в любом военном училище. Потом, посоветовавшись между собой, они предложили мне учебу в Ленинградском артиллерийском техническом училище (ЛАТУ). Я без колебаний согласился. Радости моей не было предела, это все ребята заметили по возвращении меня в казарму.

Наконец поступила команда на сборы. Нас предупредили, что в Ленинграде очень плохо с продуктами, и чтобы мы запаслись ими на первое время. Нам выдали сухой паек на целую неделю, мы с собой взяли и теплую одежду, потому что декабрь был очень холодным. Перед отправкой на вокзал во дворе казармы был устроен митинг. Первым выступил генерал Терзич, командир первой армии, из солдат которой был сформирован наш молодежный батальон. Затем командиры и преподаватели. В выступлениях звучало много добрых слов в адрес СССР, его народа и Советской армии.

Нам напомнили, что мы едем в братскую страну, народ которой вынес на своих плечах основную нагрузку прошедшей войны, что мы должны гордиться этим. Выступающие говорили: СССР обладает самой передовой военной школой, и что мы должны использовать счастливый случай и учиться так, чтобы оправдать высокое доверие, оказанное нам. Я запомнил эти прекрасные слова, и они глубоко запали в мою память.

Начали учиться. Наше училище располагалось на Литейной, 3. Занимались с большим старанием. Меня и вовсе назначили помощником командира взвода, которым являлся капитан Исаев. Мы были полностью погружены в учебу и потому ничего не знали о каких-либо политических событиях, а тем временем, оказывается, между Югославией и СССР начали портиться отношения. В послевоенных решениях ООН о территориальных спорах, касающихся СФРЮ и Италии, СССР придерживался трехсторонних договоренностей трех великих держав, что не всегда устраивало Тито. На этой почве появились первые несовпадения позиций. В отношении Иосипа Броз Тито заявления Сталина все больше принимали не дипломатический, а приказной тон. По мнению посла Лаврентьева, Тито позволял себе много лишнего, а именно умалял роль СССР в освобождении Югославии.

И вот в один день нас собирает заместитель начальника политотдела. Я как помощник командира взвода сидел в первом ряду. Вижу, что у полковника в руках газета «Правда», а в передовице написано про Тито, что он в банде шпионов. Для всех нас Броз Тито был непререкаемым авторитетом. Он был лидером партизанского движения, героем войны. Я лично видел его несколько раз. В свою очередь тот самый полковник, заместитель начальника политотдела, вместо того, чтобы нам все объяснить о конфликте, начал поносить нашего руководителя. У меня по всему телу пробежала дрожь. 

Тут поднялся Николич, мой товарищ, который был в партизанах с 1941-го года, и начал возмущаться: «Кто тебе дал право оскорблять мою родину, моего Тито! Ты тут еще сидел в штабе, а он уже начал воевать». И ведь действительно, война у нас началась на два месяца раньше, чем в СССР: 6 апреля на нас напала гитлеровская Германия. Я сижу и думаю: «Боже мой, что происходит? И куда делась воспитанность наших ребят?» Они были так заведены, что все разом встали и ушли. Остались только я и два-три человека. А полковник продолжает читать передовицу из газеты «Правда», после чего спрашивает: «Кто хочет высказаться?» Какое там высказаться? Мы говорить не могли: удар был такой, что мысли путались. 

Ухудшение отношений между СССР и Югославией связаны с отказом Броз Тито подчиняться Сталину, который планировал включение Югославии в Балканскую федерацию. Более того, Тито и лидер Болгарии Димитров стали говорить об общебалканском объединении, включающем Румынию, Венгрию, Албанию и Грецию (в случае победы в ней коммунистического строя). 28 июня 1948 года на состоявшемся в Бухаресте совещании Коминформа была принята резолюция «О положении в Коммунистической партии Югославии». КПЮ была исключена из Коминформа. В итоге в 1949-м году советское руководство окончательно разорвало договор о дружбе, взаимной помощи и послевоенном сотрудничестве с Югославией, а в советских СМИ началась пропагандистская кампания, направленная на дискредитацию югославского руководства: Информбюро вынесло резолюцию ― «Югославская Компартия во власти убийц и шпионов».

После Тито самым уважаемым человеком для меня был Сталин. Именно Красная армия освобождала мою родину. На моих глазах погибали красноармейцы, мы их хоронили. А еще я вспомнил один эпизод, когда я служил в батальоне при штабе дивизии. Был конец войны, наши войска никак не могли прорвать линию обороны. Но тут прибыла часть Красной армии с двумя катюшами, и после их удара наши пошли в наступление. Много после того боя осталось раненых, тут пришли сербские женщины увозить пострадавших. И одна из них бросает клич: «Забираем сначала русских!» Эти слова я запомнил на всю жизнь. Вот оно, братство народов, вот он, моральный дух! Ведь этой женщине никто не читал никаких лекций о славянском братстве и не проводил политпропаганды. Значит, православное братство, славянское объединение у всех нас в крови!

У нас в училище ежедневно стали появляться крупные партийные работники из обкома партии, которые проводили пропагандистскую работу, направленную на то, чтобы как можно больше югославов отказалось возвращаться на родину. Я внимательно слушал эти речи, но никак не мог понять, зачем мы нужны Советскому Союзу, если руководство страны, к которой мы принадлежим, и ее Компартия, членами которой мы являемся, по сути дела, враги СССР и всего соцлагеря. Мы, конечно, как военные кадры не были нужны Союзу, но нас просто разыгрывали,  как  политическую  карту. Конечно же, я в свои 18 лет не мог понять глубину политических интриг, создаваемых вокруг моей страны ее бывшими друзьями. Но несмотря на молодость, я твердо усвоил одну истину: поссорить наши народы невозможно. 

"Письма Сталина и Молотова выражали убедительное доказательство, что только искренним сотрудничеством можно укрепить дружбу и сопротивление влиянию империалистической идеологии. Подчеркивалось: если не исправить некоторые ошибки, они могут иметь катастрофические последствия. В письмах Сталина и Молотова была только одна цель: спасти Югославию от ревизионистской и оппортунистической заразы. Тайно от членов партии эти письма обсуждались на заседании ЦК КПЮ. Старейший член Политбюро серб Сретен Жуёвич и хорват Андрия Хебранг выступили со словами одобрения советов Сталина и Молотова, а Тито сказал: «Мне кажется, что мы устали, надо отдохнуть и продолжить дискуссию завтра в 14 часов». На следующий день на заседании не присутствовали Жуёвич и Хебранг. Никто из присутствующих членов Политбюро не спросил, где они, боялись. А они были тайно арестованы без всякого согласования с членами Политбюро. Тито приказал А. Ранковичу арестовать их и никому ничего не говорить".  

Из воспоминаний югославского поэта, писателя, публициста Йоле Станишича.

Наступил период некоторого затишья, те, кто уже принял решение возвратиться на родину, радовались от души. Я же после долгих раздумий принял принципиальное решение ― оставаться в СССР. К тому же, когда меня сюда отправили, то ставили задачу стать грамотным офицером. Вот я и должен им стать. А все наши ребята пакуют вещи, снимают портреты югославских лидеров. На стене они оставили лишь двоих ― Жуёвича и Хебранга.  «Это ваши», ― сказали они нам, тем, кто не поехал на родину. 

Настал день отъезда. Со всего Союза все югославы собирались на Ленинградском вокзале. Многие уже женились, появились дети. Подошел поезд, но выяснилось, что жен и детей Советский Союз не отпускает. Тогда все наши ребята вышли из состава на перрон и сели на чемоданы: «Пока не решите вопрос о том, чтобы мы могли забрать своих жен, своих детей, мы никуда не отправимся», ― заявили они. Так простояли часа два, а потом Ворошилов дал телеграмму: «Отпускайте!» Они уехали, а мы остались. Я закончил училище. Получив среднее военное образование, отправился на службу в Уфу, где и встретил свою будущую супругу Галину Бруновну. Семь лет отслужил там, а потом в 1957-м году поступил в академию им. Ф. Э. Дзержинского, которую окончил в 1962-м году. 

Дело в том, что я не оставлял мысли о поступлении в академию. Первый раз, в 1956-м году, экзамены провалил. Поэтому во второй раз готовился по всем предметам очень основательно, даже к репетитору по немецкому языку ходил. И вот сдаю один предмет за другим успешно.

Остался немецкий язык. Во время чтения текста преподаватель меня неоднократно перебивает и делает замечания по произношению и из-за неправильно поставленного ударения в некоторых словах. Я попросил ее меня не перебивать, а дать возможность прочитать и перевести весь текст, после чего уже сделать свои замечания. Но она продолжала в том же духе, в результате чего я положил билет на стол и сказал, что ей сдавать экзамен я не буду, а буду просить разрешения о назначении мне другого преподавателя. Дело в том, что я слушал ответы офицеров, сдававших экзамен до меня, но такого предвзятого отношения, как ко мне, не заметил. Мне это показалось подозрительным. Она же, очевидно, не ожидала такого поведения с моей стороны и начала мне что-то объяснять, но я уже выходил из аудитории и не слышал, о чем она говорила.

В коридоре меня ребята ругали и сказали, что это в академии считается чрезвычайным происшествием и что мне за это здорово попадет. Но я был очень расстроен и не вникал в суть разговоров. Через некоторое время появился начальник нашего курса, подполковник И. А. Аверянов. Он посмотрел на меня очень строго, зашел к экзаменатору, о чем-то с ней поговорил и, выйдя из аудитории, приказал мне немедленно следовать за ним. Мы зашли к нему в кабинет, где состоялся серьезный разговор, из чего я сделал вывод, что дела мои совсем плохи. Он меня предупредил, чтобы я был готов возвращаться в свою часть. На что я очень эмоционально ответил, что знаю предмет и не заслуживаю оценки ниже, чем «хорошо». «У меня сложилось мнение, что экзаменатор получила задание провалить меня. И если это правда, зачем устраивать концерт? Мне кажется, что я имею право знать правду. Если есть указание не принимать меня в академию из-за моего иностранного происхождения или по какой-то другой причине, то об этом надо было честно сказать. Но я вам официально заявляю, что если не получу возможность поступить в академию и получить высшее военное образование, то буду возвращаться на родину. Я не вижу смысла дальше оставаться в СССР, ибо я не выполнил поставленную передо мной задачу, ради которой я жертвовал всем», — сказал я.

После моих слов он добился назначения другого преподавателя, дали новый текст. Офицер учебного отдела выслушал меня, получил ответы и резюмировал: «Я вам ставлю четыре, пятерку не могу». Я засмеялся, потому что мне и тройки хватало для поступления ― по другим предметам я набрал высокие баллы.  

После окончания академии стал служить в Серпуховском высшем военном командно-инженерном училище. Был преподавателем на 2-ом факультете, заведующим лабораторией  ЭВМ и программирования, изучали техническую электронику, квантовую электронику. По сути, наша лаборатория была мозговым центром всего училища. Так вот мы и растили новые офицерские кадры Ракетных войск стратегического назначения. Прослужил здесь всю оставшуюся жизнь, потом ушел в отставку. Кстати, я единственный иностранец, который служил в РВСН. Может звучать как шутка, но это факт. 

И вот удивительное дело: я стал офицером, стал гражданином СССР, женился, в 1960-м году у меня родилась дочь, получил должность начальника лаборатории, а потом и преподавателя в Серпуховском высшем военном командно-инженерном училище имени Ленинского комсомола, в котором я служил вплоть до увольнения в запас, в 1981-м году появился на свет внук Александр, а СССР и Югославия все разбираются и разбираются между собой.  

Я любил свою службу, любил ставший родным Серпухов. Здесь у меня появилось очень много друзей, среди них полковник Варич и полковник Ефремов, который до сих пор трудится в училище. С ними мы общаемся и сегодня. Но при этом я не переставал тосковать по родине, где у меня остались мама и две сестры. Конечно, писал им письма, но о поездках туда не было и речи. Тут мои товарищи из Югославии сообщают: «Родные не верят, что ты жив. Они считают, что кто-то другой пишет за тебя письма». Боже мой! Узнав об этом, я полетел к начальнику училища, нарушая всю субординацию, врываюсь в его кабинет, сажусь в кресло и рассказываю генерал-лейтенанту Ивану Яковлевичу Шумейко свою историю. Он подошел ко мне, похлопал меня по плечу и говорит: «Не волнуйся, хлопец! Что-нибудь придумаем». Утром прихожу в училище, а тут говорят, что меня ждет генерал. Я не помню, как прибежал в штаб. Он смотрит на меня и улыбается: «Все, едешь!» Но мне трудно было поверить, что мой вопрос решили за один день. Оказывается, Иван Шумейко во время Великой Отечественной войны был начальником оперативного отдела маршала Николая Крылова, который на тот момент являлся главкомом РВСН. Иван Яковлевич позвонил вечером Николаю Ивановичу и попросил его помочь. «Ты этому парню  доверяешь?», ― спросил тот. «Отличный парень», ― ответил Шумейко. 

Мне дали адрес в Москве. В ОВИРе меня уже ждали. Нужно было лишь расписаться в документах. И все. Путь на родину был открыт. Представьте, 21 год я не видел мать и сестер. Тут они увидели и меня, и мою Галину Бруновну, и нашу Светланку, которой на тот момент исполнилось семь лет. С этого момента я ездил на родину практически каждый год. Последний раз был в позапрошлом году. 

В этом году мне исполнился 91 год. «Ну что, Джуро, на сотню пошел?», ― спрашивают меня друзья. «Пошел», ― отвечаю я.